Масленичное разговение или как веселились герои будущего романа «В краю меловых гор» в старину
МАСЛЕНИЧНОЕ РАЗГОВЕНИЕ или МАСЛЕНИЦА в этом году продлилась с 20 по 26 февраля. Этот блинный (символизирующий солнце) праздник всегда шумно и весело отмечается в народе перед Великим Постом. Вся неделя посвящается примирению с ближними своими и прощению обид, вольно или не вольно нанесенных друг другу. Мясо уже не едят, но дозволено побаловать себя и гостей рыбой и молоком. В почете блины, вареники и сырники. Еще эту неделю называют Сырной Седмицей. В среду пожалуйте, дорогие зятья, к теще на блины. Прихватите подарок, что непременно поднимет настроение хозяйке дома. К себе в гости тещу позовите в пятницу – на тещины вечерки. Неплохо было бы зятю самолично испечь для тещи блины да с красной икрой. Пусть и сладкие блинчики или целый блинный торт со свежей клубникой порадуют вашу родную тещу. А вот как веселились герои будущего романа «В краю меловых гор», что жили в селе Горки, расположенных недалеко от поместья, винокуренного завода и мельниц прадеда теперешнего Глуховского мэра Мишеля Терещенко, узнайте, прочитав отрывок из главы «Бабьи судьбы».
Главы из будущего романа « В КРАЮ МЕЛОВЫХ ГОР»
«Бабьи судьбы»
Зима запорошила, завьюжила и накрыла край меловых гор белым покрывалом. Ни пройти, ни проехать. Сугробы иной раз под самые кровли наметало. И лишь по дыму, дружно валившему рано поутру из печных труб, можно было догадаться, что там есть жилье. Благо, дров вокруг Горок полно. Иные еще с лета из Сейма натаскали. Сказывают, что на дне лежат деревья-великаны. И сдвинуть их с места нет никакой мочи. Откуда они только тут набрались? Лежат молча и хранят давнюю историю появления и самих Горок, и людей в них.
У Машковых с дровами внатяжку. Да и плетень вот-вот завалится за клунею. Изгнил весь и наклонился. Про все свои беды бабы отписали уже в письме своему офицеру-служаке. А главное, сообщили радостную весть, что быть Елфиму снова отцом. Надеются: разродится Федорушка мальчонкой. Машков же еще в начале зимы с весточкой дал знать, чтобы ждали его к Рождеству.
Молодежь и даже почтенные горковские граждане катались с горы на санках и деревянных ночвах. Уже давно Павла Машкова нету, а ночвы его в каждом дворе имеются. Ночвы по снегу скользили плохо, а вот по льду – одно загляденье. Еще бы ничего детвора да девки с парубками. А то и бабы с мужиками в годах, если подопьют, летят прямо с горы и дальше по толстому льду по батюшке Сейму. Ночвы почти всякий раз опрокидывались, накрывая переднего седока. Двое других на скорости скользили в своих одеждах по льду. А беспризорные собаки мчались вслед, неунимно гавкая, и тем самым добавляя шуму этому развлечению. Жучиха не могла пропустить такое представление, куда затащила и свою куму Фросю Машкову. -Ну, ты только погляди, девка, наш Порфирьевич уцепился за Нюрку Грамотину и прется в сани. Ездок из него, как из меня молодуха. Вот хрен старый! Задаст ему его Глашка. Ох, и задаст… А вона, погляди, и Глашка показалась. Про черта речь и он навстречь! Ох, и будет же сейчас и Порфирьевичу, и Нюрке. На нее Глашка давно зуб точет.
Старая Глафира, заметив, что ее Порфирьевич подался туда, где устроили санный спуск к Сейму, встревожилась. Того трое суток поясница мучила. Кричал, как резаный петух. И во внутрь первача давала ему. Растирала этим же раствором своего деда. И медом мазала, чтобы воспаление снять. Ожил, окаянная его душа, и туда же. Тут Глашка рассмотрела и бабенку, за которую уцепился ее мужик. Да это ж Нюрка! Вот, стерва, опять за старое взялась?! …История эта давняя. Еще в девичестве Нюрка была влюблена в тогда еще молодого Порфирьевича. Дело у них шло к свадьбе, да отцы их крепко рассорились из-за меловой штольни. Не поделили прибыли от ее разработки. Нюрку выдали за Игната Грамотина. У Игната уже было свое дело. Еще с тремя своими одногодками по подсказке учителя Львовича устроили печь на спуске с горы и жгли там известь. Известь ту сплавляли по Сейму в Теткино на сахарный завод.
Как-то в жаркую погоду Игнат напился воды тут же у печей из ковшика. Оказалось, в ковшике была столь малая доза извести, какую Игнат даже не заметил. Это и привело Нюркиного мужика к гибели. У Нюрки осталось трое мальчишек. Они очень сдружились с Порфирьевичем, сойдясь с ним на рыбалке. Он учил их рыбацкой грамоте и тому, как выживать в семье без отца. Глашка со всем этим мирилась, пока люди не стали в душу к ней лезть. Мол, смотри, уведет Нюрка мужика: любовь промежь них была. А первая любовь никогда не забывается. С тех пор Глашка невзлюбила соперницу и даже предупредила , что зашибет, если застукает их вместе. И теперь, не разбирая дороги и забыв про свои годы, она бросилась, подняв юбки почти до колен, по глубокому снегу к спуску. А с горы уже летели очередные санки с тремя седоками. Они подхватили перебегавшую дорогу Порфирьевичеву старуху и унесли вниз, где все вместе опрокинулись и очутились в сугробе. Ничего не понимая, старуха стала озираться вокруг и искать своего неугомонного старика. Обознавшись, она стала таскать за волосы мужика, тут же в сугробе целовавшего деревенскую девицу лет семнадцати и никак не старше. Им оказался владелец лавки Анисим Погорелов, известный бабник и гулена не только в Новослободской волости… А Порфирьевич уже сидел на колодке на самом верху горы, набивал трубку табаком и, на чем свет стоит, ругал свою скандальную супруженицу.
К Жучихе и Фросе Машковой подошла Федора, тащившая за собой санки с дочуркой. Бабы, нахохотавшись вволю, побрели домой. Проходя мимо хаты Погорелова Никифора, они заметили, как в окошке сначала показалась его невестка, а затем еще одна бабья голова. Это была…бабка Лушка, какую знали во всей округе и боялись за ее острый язык, умение наводить порчу, делать наговоры и привороты. Сердце у Федоры неприятно вздрогнуло, что отразилось и на самом лице у молодицы. Оно побледнело и покрылось влагой. Свекровь заметила эту перемену, но не промолвила ни слова. Не хотела из-за соперницы бередить рану на душе у невестки. Только громко предложила пойти домой и устроить бабью вечеринку.
А на утро Ефросинья Григорьевна после Масляной недели перемыла чугунки и сковороды, убирая их до конца Великого поста в чулан. Разжиревший во время масляничных гуляний кот Васька нехотя плелся за хозяйкой. Наконец, просто развалился на проходе и замурлыкал, быстро погружаясь в дремоту. Хозяйка подошла к полкам, где обычно хранит лишнюю посуду, и было уже собралась расставлять свой кухонный инвентарь, как из корзины с сухофруктами выпрыгнули одна за другой две огромные серо-черные мыши. Попискивая, они промчались мимо сонного Васьки и юркнули щель меж мешками с гречаной половой. Васька даже не шелохнулся, игнорируя свои кошачьи обязанности.
-Ишь, разлегся, дармоед. Мыши по нему пешком ходят, а ему лишь бы хны. Я за что тебя кормлю? А ну, пошел вон с глаз моих. Хватит вылизывать миски. Брысь, нахлебник блохастый!.. В гневе Ефросинья Григорьевна собралась было дать пинка ногой обнаглевшему коту. Да не удержалась на одной ноге и упустила блинную сковородку прямо на хвост нахалу. Тот вскочил, как случайно ошпаренный кипятком, и, обиженно мяукая, мол, потревожили сладкий сон после сытного завтрака остатками холодца, проскользнул в приоткрытую дверь и был таков. -Что за шум, мамашка? Это с кем Вы тут воюете?- обозвалась Федора, входя из скотной половины с молоком в ведре. - Да с котом Васькой. Под ноги подперся, кошачья его душа. Расперло его за праздники на все бока. На мышей нюх совсем потерял. Поделом ему будет. Не все ж коту Масленица! А ты, красавица моя, перетруси сухофрукту. Боюсь, кабы не испортили грызуны весь смак, изгадив своим присутствием. Нам же теперь до самой Пасхи варить узвар и постовать придется. Да еще ,Федорушка, полезь на чердак и набери сухой ромашки. Надо в кладовке посыпать пол и полки. Мышей враз ее запах изгонит отсюда. На Ваську, сама вишь, надежи никакой.
Федора принялась за работу, а свекровь мимо воли залюбовалась своей невесткой. А что? Есть чем любоваться. Даже теперь, беременная, Федора ничуть не изменилась с лица. Разве что располнела да округлилась. Но не до безобразного виду. Нет. Наоборот, стала просто пышечкой: еще румянее, чем обычно, еще сочнее. Любому хочется облапать такую бабенку. Ефросинья Григорьевна часто засматривалась на столь похорошевшую невестку и понимала, как завидно другим бабам. Сама что-то подобное испытывала и, не раз, на своем бабьем веку. На чужой роток не накинешь платок. Любят, чего греха таить, бабы посудачить о других, своих грехов не замечая. Иные просто обожают грязью обливать себе подобных. Хлебом их не корми. И такого понапридумают, что и в голове не укладывается. Хотя бы взять Погорелова Никифора сноху. Как говорят: ни рожи, ни кожи у самой, а – туда же! Злость и зависть так и прет из нее, как из трубы печной дым. На что Порфирьевич, и тот побаивается ее.
-А у Хариты во рту черно, как на Молченской болотине. Того и гляди – заглотит. Не завидую я тому, кто бабу енту поцеловать удумаеть. Яду напустить, говорю вам, змея подколодная, что и не отплюешься. А кто встретить ее с раннего утра, сразу испей стретченской водицы и умой свое обличье. Сразу полегчаеть. Ентому меня моя кума Лушка наущала. Правда, я другого мнению по такому вот вопросу. Надо для подобного случаю пузырь с горилкой в кармане иметь. Уж точно, вам говорю, поможет. Порфирьевич доставал из-за пазухи стеклянный плоский пузырь, когда-то давно подаренный ему лично барином Аксеновым. Этот подарок, конечно же, с содержимым в виде спирта, был сделан ему за то, что сумел развлечь бариновых гостей на именинах. Порфирьевич заранее наловил рыбы и вместе с двумя своими дружками, ныряя в воду, насаживал большие рыбешки на крючки барским гостям. Даже не обознанные в рыбной ловле дамы ухитрялись быть с уловом.
И теперь Порфирьевич, поболтав пузырь, заглатывал несколько порций самогонки и давал советы на случай, если кому придется встретиться с какой-нибудь скандальной бабой. Правда, самому деду этот рецепт не помог. Об этом знали все в Горках. А случилось все как раз на Михайлово чудо. Праздник этот приходится как раз почти на исход сентября. Только что в Горках картошку копать начали. Порфирьевич же возвращался из рыбалки. Рыбалка, как всегда, была удачной у заядлого рыбака. Да вот по доброте своей он и побывал в двух-трех подворьях, где и оставил почти весь улов. Зато браги да сивухи набрался так, что не видел, куда бредет. Бабку свою все-таки побаивался и решил от греха подальше переспать на сеновале.
День выдался жарким и дедок разделся до портков, завалившись в пахучее от полевых трав и цветов сено. Очнулся, перед ним – лицо Хариты Погореловой. Думал, что во сне видит дурную молодицу. И для уточнения решил ущипнуть ее, желая убедиться, на самом ли деле она рядом с ним или уже допился до того, что привиделась, окаянная. А та как заорет благим матом, что Порфирьевич, минуя лестничные перекладины, свалился вниз. Благо, ворох сена был на земле. Придя в себя на половину, старик помчался, как юноша, вприпрыжку в одних портках вдоль Кирилловки и Саевки, даже не обращая внимания на стоявшую с местными бабами у лавки его Глашку. Видение, скажу вам, да еще в такой праздник и впрямь удивило местное население. С тех пор старик на рыбалку мимо погореловского подворья не ходил ни разу. И встречаться со снохой Никифора считал дурным знаком, не предвещающим ничего хорошего.
Галина Нерощина
Молодежь и даже почтенные горковские граждане катались с горы на санках и деревянных ночвах. Уже давно Павла Машкова нету, а ночвы его в каждом дворе имеются. Ночвы по снегу скользили плохо, а вот по льду – одно загляденье. Еще бы ничего детвора да девки с парубками. А то и бабы с мужиками в годах, если подопьют, летят прямо с горы и дальше по толстому льду по батюшке Сейму. Ночвы почти всякий раз опрокидывались, накрывая переднего седока. Двое других на скорости скользили в своих одеждах по льду. А беспризорные собаки мчались вслед, неунимно гавкая, и тем самым добавляя шуму этому развлечению. Жучиха не могла пропустить такое представление, куда затащила и свою куму Фросю Машкову. -Ну, ты только погляди, девка, наш Порфирьевич уцепился за Нюрку Грамотину и прется в сани. Ездок из него, как из меня молодуха. Вот хрен старый! Задаст ему его Глашка. Ох, и задаст… А вона, погляди, и Глашка показалась. Про черта речь и он навстречь! Ох, и будет же сейчас и Порфирьевичу, и Нюрке. На нее Глашка давно зуб точет.
Старая Глафира, заметив, что ее Порфирьевич подался туда, где устроили санный спуск к Сейму, встревожилась. Того трое суток поясница мучила. Кричал, как резаный петух. И во внутрь первача давала ему. Растирала этим же раствором своего деда. И медом мазала, чтобы воспаление снять. Ожил, окаянная его душа, и туда же. Тут Глашка рассмотрела и бабенку, за которую уцепился ее мужик. Да это ж Нюрка! Вот, стерва, опять за старое взялась?! …История эта давняя. Еще в девичестве Нюрка была влюблена в тогда еще молодого Порфирьевича. Дело у них шло к свадьбе, да отцы их крепко рассорились из-за меловой штольни. Не поделили прибыли от ее разработки. Нюрку выдали за Игната Грамотина. У Игната уже было свое дело. Еще с тремя своими одногодками по подсказке учителя Львовича устроили печь на спуске с горы и жгли там известь. Известь ту сплавляли по Сейму в Теткино на сахарный завод.
Как-то в жаркую погоду Игнат напился воды тут же у печей из ковшика. Оказалось, в ковшике была столь малая доза извести, какую Игнат даже не заметил. Это и привело Нюркиного мужика к гибели. У Нюрки осталось трое мальчишек. Они очень сдружились с Порфирьевичем, сойдясь с ним на рыбалке. Он учил их рыбацкой грамоте и тому, как выживать в семье без отца. Глашка со всем этим мирилась, пока люди не стали в душу к ней лезть. Мол, смотри, уведет Нюрка мужика: любовь промежь них была. А первая любовь никогда не забывается. С тех пор Глашка невзлюбила соперницу и даже предупредила , что зашибет, если застукает их вместе. И теперь, не разбирая дороги и забыв про свои годы, она бросилась, подняв юбки почти до колен, по глубокому снегу к спуску. А с горы уже летели очередные санки с тремя седоками. Они подхватили перебегавшую дорогу Порфирьевичеву старуху и унесли вниз, где все вместе опрокинулись и очутились в сугробе. Ничего не понимая, старуха стала озираться вокруг и искать своего неугомонного старика. Обознавшись, она стала таскать за волосы мужика, тут же в сугробе целовавшего деревенскую девицу лет семнадцати и никак не старше. Им оказался владелец лавки Анисим Погорелов, известный бабник и гулена не только в Новослободской волости… А Порфирьевич уже сидел на колодке на самом верху горы, набивал трубку табаком и, на чем свет стоит, ругал свою скандальную супруженицу.
К Жучихе и Фросе Машковой подошла Федора, тащившая за собой санки с дочуркой. Бабы, нахохотавшись вволю, побрели домой. Проходя мимо хаты Погорелова Никифора, они заметили, как в окошке сначала показалась его невестка, а затем еще одна бабья голова. Это была…бабка Лушка, какую знали во всей округе и боялись за ее острый язык, умение наводить порчу, делать наговоры и привороты. Сердце у Федоры неприятно вздрогнуло, что отразилось и на самом лице у молодицы. Оно побледнело и покрылось влагой. Свекровь заметила эту перемену, но не промолвила ни слова. Не хотела из-за соперницы бередить рану на душе у невестки. Только громко предложила пойти домой и устроить бабью вечеринку.
А на утро Ефросинья Григорьевна после Масляной недели перемыла чугунки и сковороды, убирая их до конца Великого поста в чулан. Разжиревший во время масляничных гуляний кот Васька нехотя плелся за хозяйкой. Наконец, просто развалился на проходе и замурлыкал, быстро погружаясь в дремоту. Хозяйка подошла к полкам, где обычно хранит лишнюю посуду, и было уже собралась расставлять свой кухонный инвентарь, как из корзины с сухофруктами выпрыгнули одна за другой две огромные серо-черные мыши. Попискивая, они промчались мимо сонного Васьки и юркнули щель меж мешками с гречаной половой. Васька даже не шелохнулся, игнорируя свои кошачьи обязанности.
-Ишь, разлегся, дармоед. Мыши по нему пешком ходят, а ему лишь бы хны. Я за что тебя кормлю? А ну, пошел вон с глаз моих. Хватит вылизывать миски. Брысь, нахлебник блохастый!.. В гневе Ефросинья Григорьевна собралась было дать пинка ногой обнаглевшему коту. Да не удержалась на одной ноге и упустила блинную сковородку прямо на хвост нахалу. Тот вскочил, как случайно ошпаренный кипятком, и, обиженно мяукая, мол, потревожили сладкий сон после сытного завтрака остатками холодца, проскользнул в приоткрытую дверь и был таков. -Что за шум, мамашка? Это с кем Вы тут воюете?- обозвалась Федора, входя из скотной половины с молоком в ведре. - Да с котом Васькой. Под ноги подперся, кошачья его душа. Расперло его за праздники на все бока. На мышей нюх совсем потерял. Поделом ему будет. Не все ж коту Масленица! А ты, красавица моя, перетруси сухофрукту. Боюсь, кабы не испортили грызуны весь смак, изгадив своим присутствием. Нам же теперь до самой Пасхи варить узвар и постовать придется. Да еще ,Федорушка, полезь на чердак и набери сухой ромашки. Надо в кладовке посыпать пол и полки. Мышей враз ее запах изгонит отсюда. На Ваську, сама вишь, надежи никакой.
Федора принялась за работу, а свекровь мимо воли залюбовалась своей невесткой. А что? Есть чем любоваться. Даже теперь, беременная, Федора ничуть не изменилась с лица. Разве что располнела да округлилась. Но не до безобразного виду. Нет. Наоборот, стала просто пышечкой: еще румянее, чем обычно, еще сочнее. Любому хочется облапать такую бабенку. Ефросинья Григорьевна часто засматривалась на столь похорошевшую невестку и понимала, как завидно другим бабам. Сама что-то подобное испытывала и, не раз, на своем бабьем веку. На чужой роток не накинешь платок. Любят, чего греха таить, бабы посудачить о других, своих грехов не замечая. Иные просто обожают грязью обливать себе подобных. Хлебом их не корми. И такого понапридумают, что и в голове не укладывается. Хотя бы взять Погорелова Никифора сноху. Как говорят: ни рожи, ни кожи у самой, а – туда же! Злость и зависть так и прет из нее, как из трубы печной дым. На что Порфирьевич, и тот побаивается ее.
-А у Хариты во рту черно, как на Молченской болотине. Того и гляди – заглотит. Не завидую я тому, кто бабу енту поцеловать удумаеть. Яду напустить, говорю вам, змея подколодная, что и не отплюешься. А кто встретить ее с раннего утра, сразу испей стретченской водицы и умой свое обличье. Сразу полегчаеть. Ентому меня моя кума Лушка наущала. Правда, я другого мнению по такому вот вопросу. Надо для подобного случаю пузырь с горилкой в кармане иметь. Уж точно, вам говорю, поможет. Порфирьевич доставал из-за пазухи стеклянный плоский пузырь, когда-то давно подаренный ему лично барином Аксеновым. Этот подарок, конечно же, с содержимым в виде спирта, был сделан ему за то, что сумел развлечь бариновых гостей на именинах. Порфирьевич заранее наловил рыбы и вместе с двумя своими дружками, ныряя в воду, насаживал большие рыбешки на крючки барским гостям. Даже не обознанные в рыбной ловле дамы ухитрялись быть с уловом.
И теперь Порфирьевич, поболтав пузырь, заглатывал несколько порций самогонки и давал советы на случай, если кому придется встретиться с какой-нибудь скандальной бабой. Правда, самому деду этот рецепт не помог. Об этом знали все в Горках. А случилось все как раз на Михайлово чудо. Праздник этот приходится как раз почти на исход сентября. Только что в Горках картошку копать начали. Порфирьевич же возвращался из рыбалки. Рыбалка, как всегда, была удачной у заядлого рыбака. Да вот по доброте своей он и побывал в двух-трех подворьях, где и оставил почти весь улов. Зато браги да сивухи набрался так, что не видел, куда бредет. Бабку свою все-таки побаивался и решил от греха подальше переспать на сеновале.
День выдался жарким и дедок разделся до портков, завалившись в пахучее от полевых трав и цветов сено. Очнулся, перед ним – лицо Хариты Погореловой. Думал, что во сне видит дурную молодицу. И для уточнения решил ущипнуть ее, желая убедиться, на самом ли деле она рядом с ним или уже допился до того, что привиделась, окаянная. А та как заорет благим матом, что Порфирьевич, минуя лестничные перекладины, свалился вниз. Благо, ворох сена был на земле. Придя в себя на половину, старик помчался, как юноша, вприпрыжку в одних портках вдоль Кирилловки и Саевки, даже не обращая внимания на стоявшую с местными бабами у лавки его Глашку. Видение, скажу вам, да еще в такой праздник и впрямь удивило местное население. С тех пор старик на рыбалку мимо погореловского подворья не ходил ни разу. И встречаться со снохой Никифора считал дурным знаком, не предвещающим ничего хорошего.
Галина Нерощина
Поділитися в соціальних мережах:
Знайшли помилку у статті? Виділіть слово/кілька слів та натисніть Ctrl+Enter