Свидетель эпохи, собиратель памяти
На момент выхода в свет этого номера известному глуховчанину, основателю еврейской общины города и уникального музея - Михаилу Михайловичу ЧАСНИЦКОМУ исполняется, страшно подумать, восемьдесят лет. Кроме юбилея, так совпало, он отмечает в этом году двадцатилетие создания общины и пятнадцатилетие – музея.
Что вдруг мои родители зачать меня задумали -
В те времена далёкие - теперь почти былинные,
Когда срока огромные плели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее, -
И всё – живёт же братия - моя честна компания!
Михаилу Михайловичу сызмальства пришлось испить эту чашу, хоть и не до дна. Он родился на свободе и не познал испытаний тюрьмой, лагерем, детдомом, как многие дети репрессированных, но отца никогда не увидел. Того расстреляли в декабре тридцать седьмого на печально известном Бутовском полигоне под Москвой, где ныне покоится, по официальным данным, останки свыше 20 тысяч жертв сталинских репрессий. Он был военным переводчиком, имел три шпалы в петлицах (полковник, согласно нынешней классификации войсковых званий) Главного разведуправления РККА, прилично знал китайский, японский, сопровождал соратников Сталина (в частности, Мехлиса), во время их дальневосточных вояжей. Если затронули тему Дальнего Востока, то уместно, пожалуй, вспомнить, что Михаил Часницкий - старший годы своего детства и юности провёл в Харбине – китайском городе, попавшем в орбиту влияния Российской Империи в результате строительства Китайско – Восточной железной дороги. Со временем этот город даже считали русским, и он был таковым до 1929 г., когда на железной дороге столкнулись уже советская Россия и Северный Китай, находящийся под влиянием другой тогдашней супердержавы – Японии. Накануне конфликта многим русским стало в Харбине худо, и часть их устремились в живописуемый советской пропагандой социалистический рай. Впрочем, рай или нет, а едва обзавёвшийся семьёй молодой человек быстро нашел здесь себе применение, сделав за несколько лет успешную военную карьеру: переводчик в аппарате НКВД на Дальнем Востоке, дальше – Москва, разведупр…
На музейном стенде, рядом с картой Израиля, помещено письмо Михаилу Михайловичу из канцелярии израильского премьера Эхуда ОЛЬМЕРТА. Когда поинтересовался, как простой глуховский пенсионер удостоился такой чести, узнал, что отцы, его и руководителя Израиля, дружили, и состояли в молодёжной военной еврейской организации имени Иосифа ТРУМПЕЛЬДОРА – легендарной отваги русского солдата времён первой мировой, полного георгиевского кавалера. Своего рода мост между разными поколениями – судьба другого известного еврейского деятеля, Бенциона Исраэли (Черноморского), организовывавшего в погромные времена революции 1905 – 7гг. в Глухове отряд еврейский отряд самообороны, а уже в возрождённом еврейском государстве – знаменитое сельскохозяйственное поселение – кибуц Кинерет. Он доставил туда, рискуя жизнью, саженцы финиковых пальм, по экспорту плодов которых сегодняшний Израиль является едва ли не рекордсменом. Вот такое неожиданное переплетение истории, времени и пространства, на фоне отдельной человеческой судьбы.
Впрочем, вернёмся к судьбе самого юбиляра. Естественно, семье не сказали, что отец расстрелян. Правда открылась только в 1957 году, двадцать лет спустя. К тому времени они пережили подлинную одиссею. После ареста отца мать, занятая до того исключительно домашними делами и воспитанием детей, была вынуждена искать работу. Естественно, на приличную должность её не брали – как жену «врага народа». В конце концов, приняли в Метрострой, секретарём. Этим ремеслом она овладела ещё в харбинской типографии. Михаил Михайлович по этому поводу говорит следующее:
- Знаете, мама могла печатать на машинке с завязанными глазами, писала абсолютно грамотно, в совершенстве знала документацию, но муж вот репрессирован. Потому, взяв её на должность секретаря, оформили как уборщицу.
Ещё повезло, что по какой-то странной случайности у них не отобрали квартиру в Мосстройгородке, возле Лосиного острова – не коммуналки, а именно полноценного жилья. Впрочем, ненадолго - едва началась война, мать с детьми стали упорно выселять, под предлогом эвакуации. Уже в июле сорок первого они оказались в сельской глубинке, под Пензой.
Там обитали некоторое время в землянке, служившей до того складом ГСМ, потом – большой избе, топившейся по чёрному:
- Мать работала по наряду. И вот, в сорок втором привезли в село поросят английской породы. Несколько штук отдали нам – выкармливать. Они жили с нами. Представляете: мы , дети - едим, спим, а рядом хрюшки. Были, однако, и свои плюсы: поросятам давали для откорма пахту, которой подъедались потихоньку и мы.
Вынянчила мама успешно тех свиней, и в благодарность председатель наделил нас маленькой ярочкой с больными ногами. Выходили её – она превратилась в симпатичную беленькую овечку. Очень привязалась к нам, бегала следом, как собачка. Увы, её у нас отобрали – надо было срочно выполнять план мясозаготовок для фронта.
С окончанием войны обнаружилась новая проблема – семью, пытавшуюся возвратиться в Москву, не выпускали из эвакуации – опять, как членов семьи «врага народа». Два раза их разворачивали прямо с пензенского вокзала; во второй вообще пригрозили арестом. В итоге, в 1949 году пришлось переезжать к дальним родственникам в Конотоп:
- Там тоже довелось хлебнуть горя. Жили втроём на шестнадцати метрах, два года спустя заболела мать: астма, сердце – сказалась, по-видимому, каторжная работа в колхозе, пребывание в землянке, тоска по отцу. Она ещё протянула шесть лет, но была очень слабой. Мы были вынуждены рано вступать во взрослую жизнь. Сестра, Ариадна, прибавила себе полгода до шестнадцати, чтобы получить паспорт и устроится на завод. Взяли её на «Красный металлист», где проработала сорок лет сверловщицей - в цеху, где трудилось сразу до полутора тысяч рабочих. Я пошёл в школу рабочей молодёжи, потом учеником столяра. По специальности, однако, стал работать не сразу – сначала пришлось покатать брёвна на пилораме. Никогда не забуду эти тяжеленные неохватные шестиметровые сосны, которые распускали на сороковку, тридцатку.
Не секрет, что в нашем обществе существует стереотип: евреи, мол, склонны отлынивать от тяжёлой физической работы. Насколько он соответствует реальности - можно судить хотя бы по примеру нашей семьи.
(продолжение следует)